Паническая атака или чума XXI века

Следя за прессой, ежечасно, если не ежеминутно сообщающей о развитии заразы COVID-19, о ее победном шествии по планете, нельзя не отметить несоответствие между тревогой на грани истерики и достаточно небольшим (возможно, только пока) числом жертв морового поветрия. Оно сильно уступает и числу ежегодно умирающих от обычного гриппа, и числу ежегодных жертв пневмонии.

Конечно, и относительно малое число жертв нового вируса не повод для благодушия. Во-первых, в любом случае смерть есть смерть, а новая угроза есть новая угроза; во-вторых, не очень понятны дальнейшие перспективы. Неясно даже, на какой стадии находится эпидемия — начальной, средней или финальной. Обычно такие поветрия как загадочно приходят, так и загадочно уходят, а почему — неясно.

С другой стороны, мы помним случаи предшествующих панических атак. Свиной грипп, птичий грипп, атипичная пневмония, лихорадка Эбола, а человечество пока живо. А ведь пятнадцать лет назад пророчили, что птичий грипп может унести до трети земного населения, то есть около 3 миллиардов жизней, тогда как в действительности число жертв составило около 300.

Хотя, конечно, это не исключает появления новой чрезвычайно злостной заразы — и легко передающейся, и убивающей наповал. Познания в этой области до сей поры оставляют желать лучшего, а гарантию дает лишь страховой полис.

Но следует задаться еще одним вопросом: как эпидемиологическая ситуация может сказаться на ситуации экономической и политической? Ибо COVID-19 уже успели объявить «черным лебедем», то есть нежданным событием, исполняющим роль детонатора, который приводит в действие процессы геологического масштаба. Одни скорбят, другие радуются, но и те, и другие предчувствуют, что от вируса пошел обвал прежнего мира.

Спору нет, «конец истории» по Фукуяме прямо-таки напрашивался на апостольское «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба» (1 Фес., 5:3). Безумное самодовольство либеральной утопии добром не кончается.

Однако вспомним такие моровые поветрия прошлого, по сравнению с которыми COVID-19 — не более чем легкий чих. Испанка 1918-1919 годов, по самым минимальным оценкам, унесла жизни 40 миллионов, что в четыре раза превышает людские потери в Первой мировой войне. Причем в ту войну люди гибли в прифронтовой зоне, а жители тыла и тем более жители нейтральных стран чувствовали себя в безопасности, тогда как испанка не щадила ни тыловиков, ни нейтралов. А вирус испанского гриппа был очень злостный, в равной степени губивший как стариков, так и молодежь в расцвете сил.

Тем не менее пандемия испанки вскоре оказалась забыта, да и в культуре, в народных преданиях оставила очень слабые следы. Да, старый европейский мир погиб, но случилось это в результате мировой бойни и падения четырех империй, испанский же грипп при всей своей губительности особого дополнительного влияния на европейскую катастрофу не оказал.

Казалось бы, черная смерть середины XIV века, выкосившая от четверти до трети европейского населения (20-25 миллионов) и собравшая свою жатву от Испании и Ирландии до Польши и Руси, точно должна была быть тем самым черным-пречерным лебедем. Ведь чума приостановила даже Столетнюю войну, а ее воздействие на всю экономику невозможно преуменьшить: потеря такого числа рабочих рук меняла всю систему трудовых отношений. Опять же и в культуре чума, лютовавшая в важнейших центрах тогдашней Европы — Флоренции, Генуе, Папском Авиньоне, вызвавшая вспышку еврейских погромов, сгубившая множество знатных людей, нашла свое отражение. «Декамерон» все читали.Но прошло десять лет. Чума периодически давала афтершоки (она являлась в Западной Европе вплоть до XVIII века), но в общем ни политику, ни экономику радикально не изменила. Столетняя война возобновилась в 1360-м и терзала Францию еще почти век. В хозяйственном, религиозном, культурном отношении эпоха до чумы и эпоха после чумы демонстрируют полную преемственность — резкого перелома не произошло, и позволительно предположить, что, если бы черная зараза обошла Европу, было бы примерно то же самое.

Можно объяснить такую гибкость средневекового социума тем, что глад и мор, и трус, и разорение были неотъемлемой частью тогдашнего быта и человек Средневековья привык выносить все, в том числе ужасы чумы. О конце истории тогда если и помышляли, то в сильно другом и гораздо более мрачном смысле, чем Фукуяма. Dies irae, dies illa — это не совсем либеральная утопия.

С другой стороны, нельзя отрицать, что нынешняя утопия все более и более подстилается паническими настроениями. Покуда в университетах и мыслительных центрах западного мира продолжают упорно долдонить (а что им еще остается?) про всемирное светлое будущее победившего либерализма, контрапунктом к этим победным реляциям идут то камлания Греты Тунберг, то нынешняя вирусология, то еще что-нибудь. «И люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную» (Лк., 21:26).