Баткен, август, 1999 г.
отрывок из повести
МАТЫЙ
В марте девяносто девятого года я попал в очередную передрягу с поножовщиной. Из университета меня отчислили, из общежития выселили, и от тюрьмы спас только вовремя подоспевший весенний призыв в армию.
В тот год наши военкоматы хватали всех подряд, не интересуясь ни прошлым, ни настоящим будущих аскеров. Летом предстоял окончательный вывод российских пограничников со всех участков государственной границы Кыргызстана, и нужно было в срочном порядке укомплектовывать собственные, национальные подразделения погранслужбы.
Слухи о противостоянии кыргызских силовиков и российских пограничников ходили давно. То опий, изъятый у контрабандистов и сданный нашим милиционерам, всплывёт на рынках Оша… То на свободе шпанят задержанные при переходе таджикской границы наркокурьеры.
Наконец, после того как в течение одной недели россияне задержали с неслабыми партиями героина сначала офицера госбезопасности — брата известного депутата парламента Темирбека Козубаева, а потом и близкого родственника не менее известного другого депутата Бакира Дурсунова, терпение народных избранников лопнуло. К концу 1998 года по решению кыргызских властей все погранзаставы на таджикском направлении, а также посты пограничного контроля на трассе Ош — Хорог были ликвидированы.
Местные политики и журналисты всё чаще громогласно упрекали российских солдат в предвзятом досмотре кыргызских граждан и перевозимых ими грузов. Масла в огонь подлили и сами российские генералы, заявившие, что «все обвинения в адрес пограничников делаются с попыткой столкнуть республиканскую прокуратуру с командованием пограничной группы России в Киргизии в целях обелить наркомафию и очернить тех, кто с ней борется».
Стало понятно, что теперь следует ожидать очередные доказательства этих утверждений.
Нарастающий накал мстительного разоблачения заставил Бишкек ускорить решение о создании собственной пограничной службы и передаче ей охраны государственной границы республики.
Меня же эти политические качели подкинули в очередном сальто-мортале туда, где судьба вновь испытала мою способность избежать смерти там, откуда ушла жизнь.
* * *
После двух месяцев учёбки я и пятеро моих товарищей прибыли на истерично-дребезжащем вертолёте на высокогорную погранзаставу недалеко от Баткена — самого отдалённого райцентра в стране. Вслед за нами на каменистую, с редкими пучками травы землю скинули пару мешков картошки, лука, несколько коробок консервов, ещё какие-то упаковки то ли макарон, то ли крупы и подняли на продолжающую нервно тарахтеть машину серую простыню с синюшным солдатиком.
— Три тысячи метров над уровнем моря, а у него что-то с сердцем. Как медкомиссия его пропустила? — кричал вслед поднимающемуся вертолёту копчённый от загара невысокий худющий сержантик, грозя кому-то на небесах большим костлявым кулаком.
И началась моя служба на границе. Вокруг голые скалы, вдали снежные пики, дохлые зелёные кустики по периметру да флагшток с государственным флагом Кыргызстана. Под ним два саманных барака с окнами, затянутыми целлофановой плёнкой вместо стёкол. Это наш дом и наша крепость. Государственный рубеж, который я был призван охранять и защищать. Особый участок, соединяющий границы сразу трёх государств, где посреди ледников Алайского хребта притаились верховья реки Сох и самый короткий горный переход из Гармского района Таджикистана в Ферганскую область Узбекистана.
Электричества нет, телефонной связи нет, рация старше меня в два раза. Зато, если повезёт с керосином и погодой, по понедельникам с Большой земли прилетает тот самый недовертолётишка. Но именно в этих одичалых местах мне было суждено осознать божественное величие природы и стать дьявольским воплощением человеческого отродья.
Командовал заставой капитан Бейшен Раимбеков. Незадолго до моего прибытия его перевели сюда из Оша, но он уже вполне освоился и вслепую гонял всех по карте вверенной ему местности. Каждому построению, провожая и встречая дозоры, он не уставал повторять, что «с выводом российских пограничников с территории Кыргызстана создалась уникальная возможность для проникновения по горным тропам наркодельцов из Афганистана и Таджикистана, а также для вылазок различных экстремистских групп». Все уже наизусть знали это предостережение, частенько передразнивая капитана между собой, особенно когда вылавливали пустыми стеклянными банками ядовитых пауков и недружелюбно косящихся ящериц, в панике разбегающихся по идеально выметенному земляному полу казармы.
Первого августа, ближе к полудню, из-за скальной гряды вместо ожидаемой тройки наших разведчиков часовые привели странно одетого парня, почти подростка. В старом засаленном чапане, накинутом так, чтобы был виден плотный, защитного цвета комбинезон и в новеньких, чуть потёртых берцах, он не выглядел местным жителем. Однако когда пришелец заговорил, стало понятно, что впечатление это было ошибочным. Парнишка назвался Экматом и оказался родом из соседнего Алайского района, но держался заносчиво и громко требовал переговорить с начальником заставы наедине.
Через час всех построили на выложенном побелёнными камнями плацу. Алайский щёголь, прислонившись к двери штабного барака, курил, держа в кулачке, чтобы не задувало порывистым ветром, не по-нашему душистую сигарету и с наглой ухмылкой наблюдал за происходящим.
По мрачному виду капитана стало ясно, что произошло нечто чрезвычайное и неприятное. Строились молча, переглядываясь с вопросительной тревогой. Услышанное повергло нас в такой шок, что после речи капитана, казалось, все перестали дышать, так стало тихо.
— Бойцы! Буду краток. Времени на долгие разговоры и объяснения нет. Трое наших товарищей захвачены военизированным отрядом, проникшим на нашу территорию со стороны Таджикистана, в районе кишлака Айгуль. Численность и цели этой группы выяснить у их посыльного не удалось. Через него мне переданы категоричные условия, что я должен лично до двадцати четырёх часов текущих суток явиться в расположение лагеря нарушителей границы для переговоров, иначе они начнут расстреливать заложников, в том числе из жителей кишлака. Я связался с нашим командованием и получил приказ немедленно выдвинуться в направлении села Айгуль для урегулирования возникшей ситуации. Командование также обещало в кратчайшее время усилить нашу заставу дополнительными формированиями и вооружением. Одним из условий главаря группы нарушителей государственной границы является то, что я должен прибыть безоружным и в сопровождении только одного бойца. Мне нужен доброволец, осознающий все последствия своего решения, физически способный пройти без отдыха по высокогорным тропам в течение следующих семи-восьми часов. Семейных и сомневающихся сразу прошу воздержаться.
Капитан печально оглядел нашу притихшую шеренгу. На мгновение показалось, что именно на мне его потухший взгляд задержался и вспыхнул огоньком надежды. А что? Я действительно по всем показателям подходил для этого марш-броска: своё сиротство ни от кого особо не скрывал, а на то, как одной левой я валил троих в тренировочном рукопашном бою, сбегался посмотреть весь личный состав. И я шагнул вперёд.
До полуразрушенных кошар Кызыл-Таша по правому берегу Соха добрались ещё засветло. Широкая полоска земли была хорошо утоптана отарами овец и почти не пылила.
Шли молча след в след — впереди капитан, за ним Экмат, я замыкал нашу тягостную процессию. У поворота в ущелье капитан впервые, как покинули заставу, заговорил, что дальше мне надо быть внимательнее, так как пойдём по узкой тропе высоко над рекой, что обычно на это уходит часа три, но из-за сумерек придётся идти медленнее. Экмат предложил пойти первым. Капитан молча кивнул. Так и случилось. Шли практически на ощупь над глубоким узким каньоном, где внизу гремели могучие истоки Соха, сливаясь в бешеный поток, устремлённый в Ферганскую долину.
Уже почти в кромешной темноте Экмат достал электрический фонарик и вскоре высветил подвесной хлипкий мостик, по которому мы перешли на левый берег реки, где вся вершина склона завораживающе серебрилась, отражая лунный свет. Экмат медленно вёл нас, периодически останавливаясь и сигналя фонариком. Наконец мы увидели ответные вспышки света и ускорили шаг.
— Хуш келибсиз! Заждались вас, Бейшен-акя, плов стынет! Зовите меня Азизом. Рад знакомству! Много о вас слышал от нашего амира, — затараторил и протянул руки в радушном приветствии бородатый узбек, одетый почти так же, как Экмат, только чапан на нём был почище и поновее.
Раимбеков, приложив руку к козырьку, ответил незнакомцу пожатием обеих рук. Мы подсели к манящему приятным теплом костру. Ощущение, что я попал в декорации советского фильма про басмачей, нарастало с каждой минутой. Это было явно какое-то древнее строение, правда, обжитое с максимальным комфортом и уютом. «Значит, прибыли не вчера и уходить собираются не завтра,» — подумал я, прежде чем второй раз за всё время похода услышал сиплый голос Раимбекова.
— Где мои солдаты? Сейчас ровно двадцать три сорок пять. Вы гарантировали им жизнь, если я приду до полуночи.
Бородач сощурился, явно недовольный требовательным тоном капитана.
— Давай поужинай. Отдохни. Потом о деле, командир.
— Так, стоп. Сначала я увижу своих парней. Затем о деле. Ужин после, — резко прервал его Раимбеков. — Я выполнил все ваши условия. Теперь вы исполните свои. Иначе я не стану продолжать разговор.
— А я не уполномочен вести с вами разговоры, — пожал плечами узбек. — Мне приказано встретить вас и дождаться утра. Мы особого гостя утром ждём. Он и будет с вами обо всём договариваться.
— Азиз! Где мои бойцы? — продолжал настаивать капитан.
Узбек, еле сдерживаясь, чтобы не схлестнуться с капитаном, всё же не позволял себе перейти допустимую черту.
— Их тоже увидишь утром. Некого мне за ними посылать. Отдыхают мои люди. Только часовые при деле. Но они все на постах.
— Пусть Экмат их приведёт, — кивнул Раимбеков на нашего проводника, накрывающего блюдами с едой небольшой дастархан.
— Никто никого сейчас не приведёт. Жди утра, командир. У меня такой приказ, — развёл свои ручищи бородач.
— Тогда мы спать будем. Без ужина. Но утром никаких переговоров, пока я не увижу своих, — и Раимбеков, сняв фуражку, улёгся на топчан, отвернувшись к стене. Мне ничего не оставалось, как повторить то же самое, несмотря на громкое урчание в животе. Но от голода отвлекли жуткая усталость и вялые размышления, откуда бородач знает имя капитана, кто такой амир и почему в этой словесной перепалке Раимбеков вёл себя с явным преимуществом перед бородачом? Но так ли было на самом деле или мне это только показалось, додумать помешал сон.
Решение этой головоломки пришло с разбудившим меня радостным возгласом: «Бейшен, братан, сколько лет, сколько зим!» Я развернулся от стены и не сразу понял, почему вчерашний бородач так радостно кричит и крепко сжимает в объятиях Раимбекова, который похлопывает того по спине со словами: «Ну здравствуй, здравствуй, Ходжа Насреддин!»
— А! Не забыл мой позывной! — захохотал бородач, и до меня дошло, что это другой мужик, чуть постарше и пошире, но похожий на вчерашнего Азиза один в один.
Оба расположились на топчанах друг против друга. Экмат уже суетился, разливал по пиалам горячий чай из походного самоварчика. Видимо, капитан проснулся давно, потому что выглядел вполне собранным, свежим, только лёгкая небритость придавала ему слегка осунувшийся вид. Яркие солнечные лучи пробивались через мелкие трещинки в стенах и небольшие отверстия под низкой крышей, заставляя меня спросонья щуриться и прикрывать глаза рукой. Я встал, оправил гимнастёрку, надел фуражку. Оценивающе оглядев меня снизу вверх, Раимбеков ободряюще кивнул мне и коротко представил:
— Рядовой пограничной службы Матый Алтеев. Прибыл со мной.
Потом сделал небольшую паузу, сосредоточенно глядя в улыбающиеся глаза собеседника, и продолжил тем же сухим тоном:
— А теперь, Ходжа, прикажи привести моих солдат, которых вы вчера задержали.
Тот, кого капитан назвал Ходжой, не торопясь допил чай из пиалы, поставил её на скатерть и вздохнул:
— Как-то не по-нашему это, не по-восточному, сразу к делам приступать, Бейшен! Или ты совсем обрусел, пока русским служил?
— Я не русским служил, а с русскими, Ходжа. Это во-первых. А во-вторых, я вчера твоему ординарцу сказал, что никаких переговоров, пока я своих бойцов не увижу, не будет. Разве он тебе не передал?
Я хорошо знал этот колючий взгляд капитана, и потому, незаметно отходя к стене, начал прикидывать, откуда удобнее сделать первый бросок. Ходжа, почти не изменив ласкового выражения лица, что-то процедил Экмату. Тот вышел, и тут же появились двое громил с перекинутыми через плечо «калашами», замерев у входа.
— Мы же без оружия, Ходжа, — презрительно проговорил побледневший Раимбеков. — К чему этот парад?
— К тому, что разговор такой, что от тебя всего можно ожидать. У меня тоже память хорошая, — деланно рассмеялся Ходжа. — Пусть твой сарбоз на улице подождёт, пока мы говорить будем.
— Иди, Матый, — капитан устало посмотрел на меня. — Всё в порядке.
Оказавшись на воздухе, я немного размялся, сделав несколько шагов вперёд к кромке ближнего обрыва, и застыл в восхищении. Внизу в золотых нитях солнечных лучей раскинулся большой горный оазис из фруктовых садов, высаженных аккуратными, спускающимися вниз узкими террасами. Заснеженные горные хребты неприступной слепящей короной окружали игрушечные изумрудные делянки, густо покрытые красно-жёлто-оранжевыми всполохами макушек деревьев, резко контрастирующими с глубокой синевой неба, отражающейся в узкой реке, изящной голубой змейкой огибающей всё это великолепие. От этой ли поразительно яркой картинки, от пережитого ли накануне возбуждения или от приступа гипоксии на непривычной высоте, а может быть от всего вместе, мои ноги вдруг подкосились, и я рухнул на колени, вскинув руки, как в молитве. Да это, наверное, и был мой убогий намаз об утраченном рае, о благодарности за этот неповторимый миг, пробудивший в моей душе упоение красотой и гармонией мира.
— Эй! — услышал я сзади окрик и почувствовал на спине между лопаток бодающееся дуло автомата.
Я оглянулся. Позади стоял один из боевиков Ходжи. Махнув автоматом в сторону крепости, он что-то зло пробубнил на фарси. Отряхнувшись от налипшей красноватой земли, я вяло побрёл обратно, с интересом рассматривая развалины, в которых боевики устроили своё убежище.
Скорее всего, это и была старая кокандская крепость Кам, в которой жители высокогорья укрывались от долинных ханов, вспоминал я капитанские наставления по военной топографии. Крепость была довольно большой, метров пятьсот в длину и сто в ширину, с хорошо сохранившейся мощной стеной, с бойницами и цитаделями, в одной из которых мы с капитаном провели эту ночь. Место для крепости было выбрано идеально — с одной стороны она защищена крутым обрывом, откуда я любовался живописными видами кишлака, с другой — скалистыми пиками. «Вот сюда бы нашу заставу перебазировать», — мечтал я, вышагивая под автоматом к дальним воротам крепости. Я как-то ещё не успел испугаться по-настоящему, воспринимая наше пребывание здесь больше как экзотическое приключение, розыгрыш, а боевиков такими «казаками-разбойниками», которые вот-вот скинут свои халаты и чалмы, отставят подальше автоматы, и мы все будем дружно смеяться и подшучивать друг над другом. Тем невероятнее было поверить в то, что я увидел, войдя внутрь крепости.
В центре просторного двора у невысокой каменной плиты полулежал окровавленный и истерзанный сержант Аржиманов, тот самый, который первым встретился мне на заставе у вертолёта. Шедший за мной боевик вытащил из кармана своих шальвар тонкий грязный шнурок, затянул мои руки сзади крепким узлом и, подтолкнув к плите, болезненным тычком автомата усадил рядом с неподвижным сержантом. Я несколько раз толкнул Аржиманова плечом и позвал: «Тима, Тима! Это я — Матый!» В ответ только хрипы и стон.
Сколько же он лежит здесь? Неужели со вчерашнего дня?
Ночью в горах холод и ветер. А сейчас солнце жарит всё сильнее. А как же я? Что будет с нами? Где капитан? Страх и ужас овладевали мной всё сильнее.
Я осмотрелся. Двор был абсолютно пуст. Но я понимал, что из тёмных глазниц полуразрушенных башенок за нами наблюдает не одна пара глаз. Так что бегство было бы тщетной затеей.
Я решил для начала успокоиться, обдумать всё как следует. Каменная плита неровными краями больно врезалась в спину, но ещё не успела разогреться под солнцем. Мысль, что будет лучше лечь на прохладный гладкий валун, а не валяться в пыли рядом с беднягой сержантом, показалась разумной. Встав на ноги и собираясь залезть на плиту, я заметил выбитые на её поверхности рисунки животных и всадников на верблюдах. Плита была явно намного древнее самой крепости. Я наклонился, чтобы получше разглядеть полустёртые изображения, и в этот момент от сильного удара сзади гулко стукнулся головой о камень, провалившись в вязкую темноту.
Я очнулся от крепких пинков по всему телу. Голова была тяжёлой и невыносимо гудела. Рук и спины, наоборот, не ощущал. Кто-то крепко схватил меня за плечи и поставил на ноги, прислонив к шершавой тёплой поверхности. Я открыл глаза. К моему удивлению, двор был полон народу. Десятка два бородатых боевиков в длинных афганках и шальварах молча разглядывали меня и ожившего Аржиманова, оказавшегося рядом со мной и удерживающегося на ногах, так же как и я, благодаря опоре на саманную стену крепости. Во рту пересохло, язык распух, говорить и думать не было сил. Но по ясному взгляду сержанта я понял, что он узнал меня. Жара спадала. Горный ветерок набирал силу. Память постепенно возвращалась. Только подумал о капитане, как тут же боевики расступились, и я увидел его. Со связанными спереди руками он спокойно шёл к нам через весь двор в окружении всё тех же громил, а позади, раскачиваясь квадратными фигурами, вышагивали Ходжа и его молодой двойник Азиз.
Не доходя до нас метров десять, Ходжа остановился и, переводя взгляд то на меня, то на сержанта, начал свою речь:
— Аллах свидетель, я не желал причинить вам какого-либо вреда, если бы нам дали коридор для перехода в Узбекистан. Мы — воины священного джихада, прибыли сюда, чтобы установить единый исламский халифат по всей Центральной Азии. Наша цель — победа или рай! Это долг каждого правоверного мусульманина. Поэтому я призвал своего боевого друга Бейшена Раимбекова присоединиться к нашему священному газавату против кафиров и помочь созданию великого исламского халифата. К сожалению, он отказал мне в этом. Печально, но иного выхода, как покарать его за этот грех, у меня нет. Я предлагаю одному из вас выполнить это справедливое деяние и казнить двух других. Взамен я обещаю освобождение.
Потрясённый, я онемел. Молчал и Аржиманов. Не дождавшись ответа, Ходжа наклонился к своему двойнику:
— Азиз, помоги.
Азиз, будто прицениваясь на невольничьем рынке, оглядел нашу унылую парочку и подошёл к сержанту:
— Ну что, сержант, жить хочешь?
Не знаю, откуда у этого хлипкого с виду настрадавшегося мужичка оказалось столько сил и отваги, но он, поворочав обезвоженным ртом, вдруг смачно плюнул Азизу в лицо. С бешеной гримасой Азиз сильным ударом повалил Аржиманова на землю и начал пинать его ногами. Затем приподнял за волосы обмякшее тело сержанта, взмахнул кинжалом и отсёк его голову. Кровь из артерии хлестнула алым фонтаном, отсчитывая ритм предсмертных судорог тела сержанта. Я сполз по стене, вновь теряя сознание.
Арман ДЕВЛЕТ
Окончание в следует.
В оформлении материала использованы фото
редакции «Дело №…».